Меня познакомили с отцом Дмитрием в начале 1999 года. Тема Сталина, тема судьбы России и русского народа сблизила нас, и последующие годы мне посчастливилось общаться с этим необыкновенным человеком, священником по призванию и "писателем промыслом Божьим", настоящим патриотом России и очень русским человеком. Он стал моим духовником, благословил писать…
Хочу отметить, что отец Дмитрий очень трепетно относился к писательскому ремеслу и к писателям. Он считал, что в литературе главную роль играет дарование, а не грамотность. "Писатель рождается не от грамотности, писатель настоящий — особое явление, он посланник Бога. Раньше были пророки, сейчас — писатели. Какое у них отличие? Пророки предсказывали, писатели должны показывать. Писатель — христианское явление, кто из них отворачивается от Христа, тот не писатель, а если писатель, то злой" (о. Дмитрий Дудко, книга "Жизнь, какая она есть").
Для меня его жизнь — пример терпения и смирения, незлобивости и нестяжания, духа мирного и силы, проявляющейся в немощи; свидетельство всё покрывающей любви и жертвенного служения Богу.
Отец Дмитрий называл Россию "святой землёй", "центром мира", Сталина — богоданным вождём, сохранившим Россию, День Победы в Священной войне считал великим праздником, а героев той войны — спасшимися через подвиг. В отношении к Ленину он разделял позицию патриарха Сергия, находя её единственно возможной в то время, и неустанно повторял: никакая власть в России не случайна. Призывал не спешить делать выводы и навешивать ярлыки, поскольку "история России пишется самим Богом, и надо очень осторожно её прочитывать", а "кто больше всех оклеветан, тот может быть, больше всех прав".
Не будучи ни "красным", ни "белым", отец Дмитрий как священник не отвергал ни тех, ни других, но отмечал, что за "красными" больше правды (поэтому народ и пошёл за ними), а мировая революция нашла в России себе могилу. Он не примкнул к монархической партии, но почитал царя-мученика Николая как святого задолго до канонизации. Батюшка считал Советский период сложным, но героическим временем нашей истории, "советская власть нам посылалась для подвига", признавая, что открытые гонения на верующих при коммунистах больше способствовали вере, чем современная "свобода". Даже атеизм, который протоиерей Дмитрий называл, вторя философу Бердяеву, "верой с чёрного хода", по его мнению, не так опасен, как нынешнее "обольщение", порой переходящее в откровенный сатанизм. При этом он чётко разделял сталинскую эпоху и последующую "оттепель", положившую начало диссидентству и либеральным "реформам", реабилитации троцкизма и "конвергенции" элит. А Хрущёва определил как "предшественника всех обольстителей". Объяснял, как нас всех обманули, призывал "красных" и "белых", забыв о взаимных претензиях, обоюдно покаяться, дабы наконец-то закончилась так называемая Гражданская война в России. Не в реванше коммунизма он видел опасность для нашей страны сегодня, а в неолиберализме, торжестве религии мамоны…
Его мудрая, взвешенная позиция — не "приспособленчество, не "розовое христианство", как нам пытаются сегодня внушить некоторые российские "доброхоты", а именно христианство. "Священник не должен примыкать ни к каким партиям", — писал отец Дмитрий, — "и не делить людей на праведников и грешников. Он должен всех спасать и никого не судить".
Отрезвление, отход от диссидентства и "политики в чистом виде" в 80-е годы были с его стороны не какой-то "эволюцией предательства", не изменой самому себе, а духовным взрослением, постепенным приближением к истине, к правде Божией — иной, чем правда человеков, мучительным созреванием делателя на ниве Господней.
Об этом отец Дмитрий предельно откровенно написал сразу после своего освобождения из Лефортовской тюрьмы: "За слово Божие я сидел в заключении. Тоска была страшная, как там семья и духовные дети? На море страшная буря, безбожие взволновало стихию, что делать? Умереть за Христа, что может быть лучше? Ну, а если не за Христа? Ну, если попробовать ещё пробиться и помочь кому-то? Любовь к другим сильнее собственного благополучия, достаточно мучеников было в России, мир сейчас особенно нуждается в делателях, — так я подумал и решился на очень опасный поворот: я виноват во всём. Не ктолибо, а я виноват. Обвинял, брал вину за всех на свои плечи, не с безбожием, мол, я боролся, а с Советской властью… Я знал, какой позор брал на свои плечи… я знал, как рассеются от меня даже самые близкие, но я ещё не знал, какое будет ожесточение, и какие камни полетят. Тяжело, Господи, но это смирило меня: пусть как последний грешник, как изверг, но буду делать… И вот я делаю…" (о. Дмитрий Дудко, книга воспоминаний "Из виноградника Божия").
Отказавшись выступить в роли жертвы "безбожного коммунистического режима", отец Дмитрий сломал серьёзную политическую игру зарубежных сил вкупе с нашими бунтарями-космополитами (чего ему не могут простить до сих пор); при этом он "высветил" врагов в скрытой войне, ведущейся и поныне не против коммунизма и СССР, а против России как таковой, против Православия и русского народа.
Священник пересмотрел своё отношение к чекистам, о чём впоследствии напишет: "Мои следователи стали моими друзьями". После освобождения с подпиской о невыезде следственные мероприятия продолжались. На одном из допросов излишне доверчивому, неискушённому в реальной политике подследственному было сказано следующее: "Дмитрий Сергеевич, вас хотят посадить евреи, но нашими руками. Мы вас сажать не желаем. Дай Бог, чтоб вы одумались…" (о. Дмитрий Дудко, книга "Подарок от Бога").
По прошествии времени батюшка понял, что не коммунисты, не чекисты и даже не евреи — истинные недоброжелатели его, а некая тайная сила. "Есть скрытая группа, которая пытается всем руководить, создаёт условия и ниспровергает. Меня эта группа, как я вижу, тоже подняла на волне и опустила". Чуть позже отец Дмитрий назовёт эту "силу" "современными жидовствующими", а то, что делают с Россией, — заговором…
Неудобный, замалчиваемый, гонимый, обвинённый в грехах, которые не совершал, подвижник никогда не жаловался, никого не обвинял. Всегда хотел только, чтобы его выслушали до конца и попытались понять; не извинений ждал, а признания права на собственную точку зрения.
"Милости хочу, а не жертвы", — учил Христос. "Безжалостны только трусы", — повторял священник Дудко.
Бывшего друга своего, священника Глеба Якунина, батюшка Дмитрий оправдывал и защищал до последнего, а когда переполнилась чаша терпения, с грустью произнёс: "Видимо, у него повредился ум…"
Увы, часто батюшку не ценили даже те, кто оказывался рядом, включая руководство СП, членом которого он являлся. Не могу забыть, как незадолго до кончины этого выдающегося человека я попросил написать о нём одного знакомого секретаря СП, попытался взять у того интервью. Он ответил раздражённо: "Да что ты носишься со своим Дудко?"
Признаться, не ожидал такой реакции, был поражён чёрствостью и проявлением рецидива советской партийности в литературе. Откликнулся критик Владимир Бондаренко (огромное ему спасибо!), который, несмотря на неважное самочувствие, поехал к батюшке Дмитрию домой и сделал интервью, ставшее последней прижизненной публикацией духовника газеты "Завтра" (апрель 2004 г.). Приведу несколько строк оттуда: "Счастливее русского человека нет и быть не может. На его долю выпало всё. А случайно таких испытаний не бывает. После болезни любой организм обновляется, что-то отмирает, что-то крепнет. Силы таятся внутри нас, внутри русского народа. И болезнь преодолевается… Когда конкретно наступит русская Пасха, сказать не могу, всё в руках Божьих. Надо ждать и делать всё для её прихода. Она придёт, вне всякого сомнения!"
При жизни его многие не любили, после смерти — замалчивают. Удивляет то, что порой его хулят или смотрят свысока вроде бы русские, православные, вроде бы "свои". Тут невольно вспоминаются слова отца Дмитрия: "Клевета, видимо, последняя ступень, которую должен пройти христианин. Самая трудная ступень…"
От многия познания многия печали… Не всякий был готов вместить хотя бы часть из того, что переполняло духовного писателя; отказаться от суетности, стать мужественным, изжить теплохладность.
Несколько лет назад мне довелось пообщаться с афонским монахом отцом Ефремом, который в своё время подвизался у иеромонаха Серафима (Роуза).
Отец Серафим по-доброму относился к отцу Димитрию, считал близким по духу, называл его представителем "сердечного православия", кричащей совестью Росси". Он первым из зарубежных пастырей понял смысл "раскаяния" перед советской властью и поддержал отца Дмитрия в трудную минуту.
В состоявшейся беседе среди прочего я поинтересовался: почему до сих пор некоторые, именующие себя православными христианами, так ненавидят митрополита Иоанна (Снычёва) и протоиерея Дмитрия Дудко — даже после смерти этих подвижников веры. Он мне ответил, что так же точно ненавидят и отца Серафима Роуза, — только за то, что все они проповедовали Христа Живого! Вот главное: не картинку, а Живого Бога — не застывшую форму, а содержание и деятельную любовь, всегда готовую "немощи другого понести на себе"…
Отец Дмитрий писал: "Очень важно отличать главное от второстепенного. Когда нет этого отличия, люди спорят и не понимают друг друга… Главное — объединяет, второстепенное — закрывает на всё глаза, и люди становятся врагами, притом считая каждого себя в отдельности находящимся в Истине. За Истину дубасят друг друга, а она стоит и плачет о них. Истина — в любви" (о. Дмитрий Дудко, книга "На скрещении дорог").
"Если даже немного останется православных, и тогда ещё не гибель, потому что это Церковь, которую силы адовы не одолеют. Ни на что не обращая внимания, будем православными на деле. Поменьше политики, шумихи, побольше дела. С нами Бог — это наша вера. Нам невозможно, Богу же всё возможно!" — в этих словах из его книги "Попытка осмыслить и разобраться с общественного амвона", на мой взгляд, весь Дудко.
И это, видимо, извечное: "Нет пророка в своём Отечестве" и "что имеем, не храним…", а потом — "кусаем локти". В погоне за сиюминутным мы забываем о вечном, вместо драгоценных камней собираем булыжники; держим светильники под спудом, святых при жизни не замечаем, и хорошо, если величаем потом — увы, уже после смерти…
